Константин Бальмонт – один из самых ярких поэтов Серебряного века, певец света, солнца, свободы. Но в истории русской литературы его имя оказалось омрачено. Он бежал не туда, не так и не с теми намерениями. Свои его предали забвению, а чужие – не приняли в свои ряды. Почему же уход Бальмонта из Советской России обернулся двойным предательством – и как сам поэт оказался в трагическом положении между двумя мирами?

На стороне Алой Розы… до европейской границы

В 1920 году, когда революционная Россия лихорадочно строила судьбу, Бальмонт ещё верил в некое красное братство. В мемуарах Серпинской описывается, как на литературных вечерах он с воодушевлением повторял: «Я всегда на стороне Алой Розы!» – символически становясь на сторону большевиков в их борьбе.

Однако, как пишет Александр Васькин в книге «Повседневная жизнь советской богемы от Лили Брик до Галины Брежневой», скандал с Бальмонтом летом 1920 года наделал много шуму и поставил под удар его навостривших лыжи коллег.

Всё дело в том, что поэт получил официальную командировку от Наркомпроса – с билетами и деньгами.

Но всего через несколько дней в ресторане в Риге – или, по другим данным, в Ревеле – Бальмонт напился в компании эмигрантов и смачно обругал всё, за что только что бил себя в грудь: и Родину, и большевиков, и ту самую Алую Розу. Скандал немедленно докатился до Москвы. Власти почувствовали себя обманутыми. Луначарский, выпустивший поэта, попытался оправдать Бальмонта, опубликовав в газете опровержение слухов об антисоветском поведении писателя. Однако этим он оказал ему медвежью услугу. Эмиграция оказалась оскорблённой, поэт – в положении предателя сразу для двух сторон.

Нарушивший «церемониал бегства»

Почему русские в эмиграции восприняли бегство Бальмонта с таким негодованием? Всё дело – в «неправильном» способе побега. В глазах русской эмигрантской среды настоящая интеллигенция не имела права уезжать по официальному разрешению – это было почти святотатством. Считалось честным страдать, скрываться, умирать на границе, как баронесса Икскуль, бежавшая по льду Финского залива в 70 лет. Это было героически, мученически, «по-русски». А вот уехать с комфортом, по визе от большевиков, с деньгами от Наркомпроса – означало вызвать подозрения.

По мнению радикальной эмиграции, Бальмонт нарушил неписаный кодекс изгнанника. Его не ранили на границе, его не гнали, он не страдал от чекистов – наоборот, сам Луначарский публично защищал его, заявляя, что слухи о предательстве – ложь. Но именно это покровительство только подлило масла в огонь: «Значит, Бальмонт – шпион!».

В изгнании – лишний

В Париже Бальмонт надеялся обрести свободу, а нашёл – одиночество. Для революционной России он был предателем, сбежавшим на деньги Наркомпроса и опозорившим их за границей. Для эмигрантского сообщества – агентом большевиков, замаскированным под поэта. Он оказался между отчизной, в которую не вернуться, и эмиграцией, которая не готова простить.

Под угрозой оказалась командировка Андрея Белого и не только. Стоит отметить, что в 1923 году Арцыбашеву всё-таки удалось сбежать в Польшу.

Поэт, потерявший родину дважды

Он говорил о том, что хотел остаться поэтом вне времени и режима, свободным голосом, не скованным идеологиями. Но в эпоху, когда всё делилось на красное и белое, такое положение оказалось невозможным.

Борис Зайцев, вспоминая жизнь Бальмонта на родине, писал:

Поэтому многие знакомые поэта не упрекали его за бегство. В истории русской эмиграции XX века Бальмонт остался фигурой, к которой сложно отнестись однозначно.

Забытый и в Москве, и в Париже, между тем, он продолжал писать стихи – свободные, трогательные и глубокие – словно всё ещё надеялся, что однажды кто-то услышит их без идеологических ярлыков.